Я воспринимала все это как доказательство того, что мы как страна способны создать лучшую реальность. Но при этом все же продолжаем жить в мире, каков он есть.
За полтора года после Ньютауна Конгресс не принял ни одной поправки по контролю за оружием. Бен Ладен исчез, но появилась ИГИЛ. Уровень убийств в Чикаго шел скорее вверх, чем вниз. Черного подростка Майкла Брауна, застреленного полицейским в Фергюсоне, штат Миссури, оставили мертвым посреди дороги на несколько часов. Чернокожий подросток Лакуан Макдональд получил шестнадцать пуль от полиции Чикаго, в том числе девять в спину. Черного мальчика Тамира Райса застрелили полицейские в Кливленде, потому что ребенок играл с моделью пистолета. Чернокожий мужчина Фредди Грей умер после того, как о нем все просто забыли в полицейском участке в Балтиморе. Чернокожий мужчина Эрик Гарнер был задушен полицейским во время ареста на Стейтен-Айленде.
Это чудовищно, и это оставалось неизменным. Во время первого избрания Барака различные комментаторы наивно заявляли, что наша страна вступает в «пострасовую» эру, когда цвет кожи больше не имеет значения. Но вот доказательства того, как они ошибались. Американцы, одержимые угрозой терроризма, часто упускают из виду расизм и трайбализм, разрывающие нашу нацию на части.
В конце июня 2015 года мы с Бараком прилетели в Чарльстон, Южная Каролина, чтобы присоединиться к очередной скорбящей общине. На этот раз хоронили пастора Клемента Пинкни, одного из девяти человек, убитых в расово мотивированной стрельбе в начале месяца в Африканской методистской епископальной церкви, известной как Церковь матери Иммануила. Жертвы, все афроамериканцы, приняли безработного двадцатиоднолетнего белого мужчину – незнакомого им – в свою группу изучения Библии. Он посидел с ними некоторое время, а затем, когда все склонили головы в молитве, встал и начал стрелять. Где-то посреди расправы он, как нам сообщили, сказал: «Я должен это сделать, потому что вы насилуете наших женщин и вы насилуете нашу страну».
После трогательного панегирика преподобному Пинкни, осознавая глубокую трагичность момента, Барак удивил всех, медленно и проникновенно запев вместе с собранием «О, благодать». Это простой призыв к надежде, призыв к упорству. Казалось, все в зале присоединились к нему. Вот уже более шести лет мы с Бараком жили с осознанием того, что сами являемся провокацией. Меньшинства по всей стране постепенно начинали брать на себя более значительные роли в политике, бизнесе и развлечениях, но наша семья оставалась у всех на виду. Наше присутствие в Белом доме было благословением для миллионов американцев и при этом вызывало реакционный страх и обижало других. Эта ненависть была стара, глубока и опасна, как никогда.
Мы жили с этим как семья, и мы жили с этим как нация. И продолжали справляться с этим так достойно, как только могли.
В день похорон в Чарльстоне – 26 июня 2015 года – Верховный суд США вынес знаковое решение о том, что однополые пары имеют право вступать в брак во всех пятидесяти штатах. Это кульминация юридической битвы, которая велась методично на протяжении десятилетий, штат за штатом, суд за судом, и, как и любая борьба за гражданские права, требовала настойчивости и мужества многих людей. Я то и дело видела сообщения об американцах, обрадованных этой новостью. Ликующая толпа скандировала: «Любовь победила!» на ступеньках Верховного суда. Пары стекались в мэрии и окружные суды, чтобы осуществить то, что теперь стало их конституционным правом. Гей-бары открывались пораньше. По всей стране на улицах развевались радужные флаги.
Это помогло нам пережить печальный день в Южной Каролине. Вернувшись домой в Белый дом, мы переоделись из траура, быстро поужинали с девочками, а затем Барак исчез в Зале договора, чтобы включить спортивный канал и поработать. По пути в гардеробную я заметила в одно из выходящих на север окон резиденции пурпурное свечение и вдруг вспомнила, что персонал планировал осветить Белый дом в цветах радужного флага прайда[194].
Выглянув в окно, я увидела, что за воротами на Пенсильвания-авеню в летних сумерках собралась большая толпа – посмотреть на огни. Северный проезд заполнили правительственные чиновники, которые задержались допоздна, чтобы увидеть, как Белый дом преображается в честь равенства браков. Это решение коснулось стольких людей. Я видела, как много их пришло, но ничего не слышала. Странная часть нашей жизни. Белый дом был безмолвной, запечатанной крепостью, заглушающей почти все звуки толщиной своих окон и стен. За домом мог сесть десантный вертолет, подняв штормовой ветер своими лопастями, – но мы бы так ничего и не услышали. Обычно я догадывалась, что Барак вернулся домой из поездки, не по звуку прибывшего вертолета, а по запаху топлива, который каким-то образом умудрялся проникать внутрь.
Я часто бывала рада удалиться в защищенную тишину резиденции в конце долгого дня. Но эта ночь выдалась совсем другой, такой же парадоксальной, как и наша страна. После дня, проведенного в скорби в Чарльстоне, я наблюдала, как прямо за окном развернулась огромная вечеринка. Сотни людей смотрели на наш дом. Хотела бы я взглянуть на это их глазами. Я вдруг поняла, что отчаянно желаю присоединиться к празднованию.
Я просунула голову в Зал договора.
– Хочешь выйти и посмотреть на огни? – спросила я Барака. – Там полно народу.
Он рассмеялся.
– Ты же знаешь, что я не люблю толпы.
Саша была в своей комнате, поглощенная айпадом.
– Хочешь пойти со мной посмотреть на радужные огни? – спросила я.
– Нет.
Оставалась Малия, которая немного удивила меня тем, что мгновенно согласилась. Я нашла единомышленницу. Мы отправлялись на поиски приключений – на улицу, к людям – и не собирались спрашивать ни у кого разрешения.
Согласно стандартному протоколу, нам требовалось сообщать агентам секретной службы, дежурившим у лифта, когда мы хотели покинуть резиденцию, – будь то спуститься вниз, чтобы посмотреть фильм или вывести собак на прогулку, – но не в этот раз. Мы с Малией только что проскочили мимо дежурных агентов, не глядя им в глаза. Мы миновали лифт и быстро спустились по узкой лестнице. Я слышала, как за нами стучат туфли старающихся не отставать агентов. Малия одарила меня дьявольской ухмылкой. Она не привыкла к тому, что я нарушаю правила.
Добравшись до государственного этажа, мы направились к высоким дверям, ведущим в Северный портик, когда услышали голос:
– Здравствуйте, мэм! Я могу вам помочь? – Это была Клэр Фолкнер, швейцар на ночном дежурстве, дружелюбная, тихая брюнетка, которую, как я предполагаю, уже предупредили агенты, шепчущие в свои наручные часы позади нас.
Я посмотрела на нее через плечо, не замедляя шага.
– О, мы просто выйдем на улицу, – сказала я, – чтобы посмотреть на огни.
